В статье представлен обзор основных трендов в одном из направлений иммиграционных исследований — изучении взаимовлияния миграционных процессов и религиозного фактора. Часть исследователей фокусируют свое внимание на изменениях религиозного пространства под влиянием миграции, детерриторизации религий, трансформации религиозных институтов в глобальные сети взаимодействий, когда часть их функций реализуется в виртуальной реальности. «Сетевой» подход занял свое прочное место в иммиграционных исследованиях, в его рамках религиозные сообщества и религиозные идентичности рассматриваются как динамичные величины, что позволяет отказаться от упрощенного взгляда на причины сегрегации этно-религиозных сообществ и распространения радикальных религиозных идей среди представителей второго и третьего поколения иммигрантов. Особое внимание уделяется роли религии в интеграции в принимающее общество или сопротивлении данным процессам. Проводится корреляция общесоциальной и религиозной роли общин. Отдельным направлением стали работы, посвященные анализу растущих мусульманских общин в Европе, путей интеграции ислама и проблем мультикультурализма. Получает дальнейшее развитие тема «параллельных обществ», формируемых иммигрантами мусульманами. Предложенная ранее немецкими учеными концептуализация этого феномена критикуется, дополняется, получает развитие в работах немецких, датских, шведских, норвежских ученых. Специфика проблемного поля отличается в разных регионах. По итогам обзора можно сделать вывод, что ученые перешли от сбора первичной информации о миграционных потоках к анализу их различных аспектов, в том числе — влияния религии на процессы сегрегации этно-религиозных сообществ и интеграции (им)мигрантов в принимающее общество.

Некоторые из наиболее интересных и спорных вопросов, возникающих в связи с миграцией, касаются религий и идентичностей. Эта статья начинается с описания того, как социологические исследования уже дали ценную информацию о сложных пересечениях между религией и миграцией. Однако во втором разделе статьи утверждается, что два менее часто изучаемых вопроса о переплетении религии и миграции требуют более глубокого изучения. Они касаются «вынужденной» миграции (особенно детей) и последствий миграции для отправления религиозных практик в тюрьмах. Наконец, в третьем разделе поднимаются этические и политические вопросы, возникающие в связи с этой проблематикой.

Наиболее важные изменения в европейском ландшафте произошли в результате миграционного потока, который очень существенно изменил демографическую конфигурацию наций в силу количества иммигрантов, составляющих четыре основных трансмиграционных потока, прибывающих в основном из северо-африканских стран в Португалию, Испанию, Францию и Италию, из Турции в Германию, с Ближнего Востока в Европу в целом, из Индии, Пакистана и Бангладеш в основном в Великобританию. На этом этапе закладываются основы для возникновения сообщества, которое является языковым, культурным, а также религиозным. Возникает проблема наличия места отправления культа и напряженность из-за некоторых противоречащих друг другу действий со стороны старых религий и церквей. Феномен религиозной и межрелигиозной аккультурации является своеобразным вызовом, касающимся религиозных движений и локальной культуры. Сегодня отношения между различными народами и религиями становятся более явными и длительными, чем в прошлом.

Итальянский случай — интересный пример того, как и в какой степени система религиозной монополии может меняться под внешним воздействием. Автор анализирует социальные изменения, происходящие в Италии, которая благодаря прибывающим в страну мигрантам превращается из общества с католической монополией в общество религиозного плюрализма, где соседствуют все мировые религии. Для страны, коллективная память и культура которой всегда была связана с католичеством, это совершенно новая ситуация.

В статье исследуется проблема «параллельных сообществ» на примере московских шиитских (имамитских) групп. В отличие от мусульман суннитов, шииты в России существуют и развиваются обособленно, и порой кажутся совсем невидимыми. Московские шииты представлены выходцами из различных регионов и принадлежат к различным культурным ареалам и «этническим группам» (Закавказье, Южная Азия и другие). Они не составляют единого «московского шиитского джамаата», существуют и развиваются в «параллельных плоскостях» уже по отношению к друг другу. Это во многом характерно и для существующих в странах Европы и Америки групп последователей шиизма-имамизма. Появившись как следствие миграции в постсоветский период, шиитские сообщества смогли обосноваться и закрепиться в Московском регионе. В первую очередь этому способствовали следующие факторы: опора на собственные ресурсы и организационная активность отдельных членов, создание своих (шиитских) религиозных пространств (мечетей, хусайний, молитвенных комнат), включение в транслокальные шиитские религиозные сети (иранские, азербайджанские, афганские и др.). Перечисленные условия не имеют никаких пересечений с российским мусульманским «полем», что позволяет говорить об «автономности» и «параллельности», и даже «невидимости» московских шиитских групп относительно мусульманского (суннитского) большинства города. Автор показывает, что московские шиитские джамааты используют различные приемы, характерные для иных субкультурных сообществ: наличие собственных пространств, культурных кодов и сетей единомышленников.

В контексте развивающихся исследований истории «мусульманских субъективностей», рассматриваемой «снизу», от индивида, и заимствуя опыт исследований «советской субъективности» и ряда направлений микроистории, автор ставит два ключевых вопроса: 1) можно ли обнаружить пространство выбора и агентности индивида как актора, конструирующего себя в мире дискурсов, институтов и практик, или мы вынуждены признать его полную зависимость от них? 2) можно ли обнаружить его «работу над собой» и проникнуть к внутреннему «я» индивида сквозь его перформативные практики, не сводя субъективность к «персонам», посредством которых индивид предъявляет и описывает себя? Стремясь в обоих случаях ответить «можно», автор исследует соотношение внутреннего «я» и заведомо придуманных «персон» самозванца и двурушника М.-Б. Хаджетлаше, крещеного еврея, объявившего себя мусульманином, ставшего журналистом, работавшим как для оппозиционно настроенных мусульман, так и на МВД и антиисламские круги. Этот предельный случай изобретения мусульманской идентичности рассматривается как призма, сквозь которую могут четче обнаруживаться механизмы, действующие в более обыденных практиках. Выявляются способы конструирования героем — в поисках своей субъектности — его множественных «персон» и дистанция, разделяющая его внутреннее и предъявляемое «я». Отмечая прочность мусульманской идентичности, сосуществовавшей с памятью об отвергнутом еврействе в представлениях Хаджетлаше о себе, и готовность окружающих (включая ряд мусульман) считать его мусульманином, автор помещает вопрос о «мусульманском» в субъективности Хаджетлаше в контекст историографических дискуссий об определении границ исламского.

В центре внимания авторов статьи находятся экспертные суждения светского публициста Сергея Мельгунова по поводу проводимой в позднеимперской России реформы управления конфессиями. Конфессиональная реформа начала XX в. заключалась в существенном пересмотре традиционных параметров религиозной политики государства в направлении отхода от системы принуждения в делах веры и установления свободы вероисповеданий. Мельгунов — известный московский публицист и представитель леволиберального крыла общественного движения. В публичных интеллектуальных дискуссиях начала прошлого века он играл заметную роль. Его позиция формировала mainstream в общественном дискурсе о содержании государственно-церковных отношений и представляет бесспорный интерес для изучения интеллектуальной истории, однако предметом самостоятельного научного исследования она не стала. В период качественной трансформации конфессиональных основ имперского гражданского порядка и перехода к правопорядку, допускавшему религиозное разнообразие, Мельгунов отстаивал идеи свободы совести и отделения Церкви от государства. Статья написана на основании широкого круга источников, в числе которых опубликованные работы С. П. Мельгунова, а также его воспоминания и документы его личного фонда в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (Москва). Воззрения Мельгунова изучаются в сопоставлении с подходами его известных современников — правоведов С. А. Котляревского, М. А. Рейснера, В. Д. Набокова, А. Ф. Кони и др.

В статье рассматривается ритуальное обращение со священными текстами в буддизме, называемое в научной литературе «культом книг». Это явление получило известность благодаря работам, соотносящим становление ранней махаяны с возникновением институциональных центров, связанных с религиозным почитанием текстов махаянских сутр. Впоследствии термин «культ книг» стал обозначением буддийской ритуальной книжной культуре в целом. В статье проанализированы догматические основания культа книг в виде буддийской концепции религиозных заслуг (пунья) и способов их обретения, а также текстуальные основания культа в виде указаний сутр махаяны о своем собственном почитании. Основное внимание в статье уделено дальневосточному варианту культа книг как наиболее развитому. Рассмотрены проявления культа книг в виде рецитации и ритуального копирования отдельных текстов и буддийского канона в целом. Подробно рассмотрено одно из проявлений дальневосточного культа книг в форме устройства «вращающихся библиотек» — особых шкафных конструкций с книгами канона, установленных на вертикальной оси. Один поворот данной конструкции приравнивался к прочтению всех книг канона в том смысле, что он приносил такое же количество религиозных заслуг. В заключении работы показано, что малая изученность буддийского культа связана с методологическими предпосылками, принятыми в отечественной буддологии, уделяющими основное внимание изучению доктринально-философской стороны буддизма и маргинализирующими буддийский культ как форму «народной» религии.

В 1942 г. Японская католическая церковь выпустила новое издание «Катехизиса Католической церкви», заменившее опубликованный ранее «Катехизис» 1936 г. Необходимость столь скорого переиздания была вызвана тем, что японское правительство потребовало от церкви пересмотреть эту важнейшую для проповеди книгу и переписать ее так, чтобы она более соответствовала националистической и экспансионистской политике властей. Целью данной статьи является проведение сравнительного анализа изданий «Катехизиса» 1936 и 1942 гг. для выявления тех доктринальных уступок, на которые Японская католическая церковь пошла для выживания в условиях тотального контроля религиозных организаций со стороны правительства Японии. При сравнительном анализе изданий были обнаружены любопытные отличия, демонстрирующие широту распространения идеологии государственного синтоизма даже среди иерархов Японской католической церкви. Так, в катехизис 1942 г. были добавлены отрывки, касающиеся подчиненности японских католиков и японской церкви императору и необходимости в первую очередь следовать своему патриотическому долгу, а не указаниям папы и священнослужителей. Вместе с тем, из текста были изъяты утверждения об исключительности католической веры, все упоминания о еврейском народе и его богоизбранности, а также подробные разъяснения некоторых католических ритуалов. Обнаруженные отличия однозначно указывают на то, что во время Второй мировой войны Японская католическая церковь пошла на серьезный компромисс с властями, в результате чего были затронуты основы как католического учения, так и христианской веры в целом.

Автор анализирует основные этапы развития конфронтационной модели отношений между элитами и исламистами в Индонезии. В статье выделены основные этапы истории отношений светских элит и исламистов в рамках конфронтационной модели, включая 1) 1945–1965: политический раскол, борьба против радикалов, провозгласивших Исламское государство, и его ликвидация; 2) 1966–1998: «новое государство», основанное на светском авторитаризме и недопущении политической активизации и радикализации исламизма, что не исключало ограниченных уступок верующим мусульманам в начале 1990-х гг.; 3) с 1998 до нынешнего дня — демократизация политического режима, сохранившая конфронтационную модель отношений с исламскими радикалами, которые получили возможность официально институционализировать исламистские группы и партии. Предполагается, что группа Hilafatul Muslimin занимала лидирующие позиции в продвижении идей радикального ислама, представленного концепцией халифата, в современной индонезийской умме. Автор полагает, что концепция халифата была центральной в политической идеологии Hilafatul Muslimin. Поэтому показано, как исламисты в Индонезии пытались одновременно национализировать концепцию халифата и интегрироваться в международный радикальный ислам.

В статье рассматривается контекст употребления понятия «ведическое» в современной России на материалах публикаций в блогах и интервью. Курсы и тренинги, посвященные «ведической женственности», проводятся экспертами в области self-help (так называемой популярной психологии), религиозными или духовными специалистами, учителями, имеющими доступ к «ведическим знаниям». В качестве образца обычно выбирается патриархальный уклад, где мужчина отвечает за семейный порядок и достаток, а женщине отводится роль хранительницы домашнего очага. Для того чтобы закрепить черты приписанной идентичности, предлагается обучение практикам, относящимся к поведению, речи, одежде, профессиональной занятости и хобби. Ведическая психология опирается не на почитание божеств или изучение древних текстов, а сосредоточена на изменении образа жизни, самосовершенствовании и гендерных предписаниях. Призывая к труду, разнообразные пособия, обучающие женственности, говорят о работе над собой, при этом пассивность субъекта, власть внешних обстоятельств осмысливаются как плоды этого обучения. В курсах женственности есть как черты, отличающие их от западной нью-эйдж духовности (New Age Spirituality) — патриархальный сценарий, антифеминистские настроения и жесткий эссенциализм, так и дискурсивно сближающие техники «терапевтической культуры» — «проработка» ошибок, стремление вкладываться в себя, «быть в ресурсе», т.е. иметь достаточно внутренних сил для достижения целей и повышения своей эффективности.

В статье рассматриваются ключевые тезисы, сформулированные в работах оксфордского профессора Сё Кониси. По мнению С. Кониси, Лев Толстой в сотрудничестве с новообращенными японскими православными, получившими богословское образование в школах и институтах Русской православной миссии в Японии и в России, создал в Японии новую форму религии. Это учение, которое Кониси называет «анархической религией» или «толстовством», якобы представляло собой новую, уникальную модель современности, противостоящую западной, и сыграло значительную роль в японской мысли второй половины XIX — начала XX века. В настоящей статье не ставится задача ни подтвердить, ни оспорить более общие концепции, предложенные С. Кониси. Однако она показывает, что его главный аргумент о взаимодействии Толстого с японскими православными в создании новой японской анархической религии не выдерживает детального рассмотрения.