Вступительная статья к тематическому блоку касается теоретических вопросов исследования ритуала и сакрального в секулярных и постсекулярных культурах. Социальные исследования последних десятилетий показывают, что однозначное противопоставление религии и секуляризма не вполне работоспособно в качестве социально‑исторической концепции, а представления о священном в современных обществах оказываются по‑своему динамичными и противоречивыми. Вошедшие в подборку статьи посвящены антропологическим аспектам производства сакрального в России второй половины XX — начала XXI в. Результаты этих исследований позволяют высказать несколько общих соображений. Во‑первых, мы наблюдаем очень динамичную картину процессов сакрализации и ритуализации в самых разных сегментах повседневности. Во‑вторых, в современной культуре персонифицированные ритуальные агенты постепенно теряют свой статус и в целом уступают место безличным (и, соответственно, плохо контролируемым) силам. В‑третьих, наблюдаемые в окружающем нас мире типы сакрализации в существенной степени связаны с формированием новой онтологии, стирающей границы между природным, социальным и моральным порядком.

Статья посвящена акторам «антисектантского» движения в постсоветской России, а точнее, их риторике, направленной против новых религиозных движений, и тем ценностям, защитой которых они обосновывают свои действия и высказывания. В тексте обозначаются примеры такой риторики в имперской, советской и постсоветской России с фокусом на основаниях, которые позволяли тем или иным героям и структурам выступать против различных религиозных организаций. Затем обсуждается современное состояние движения и ключевые организации и личности внутри него, а также специфика тех ценностей, которые его акторы декларативно защищают. В статье также делаются предположения о причинах и механизмах формирования того варианта антисектантской риторики, который сложился в постсоветской России. Кроме того, в тексте описываются основания, позволяющие авторам рассуждать о существовании в постсоветской России единого антисектантского поля, акторы которого, независимо от наличия или отсутствия аффилиации с религиозными институтами, продуцируют схожую риторику, центром которой оказывается необходимость защиты границ светского сакрального от посягательств критикуемых ими религиозных движений.

Статья посвящена ресемантизации и новой мифологизации обсценной лексики в современной православной культуре и более широких культурных контекстах. Можно предполагать, что приблизительно до XVI в. «матерные» лексемы и формулы, будучи оскорбительными и постыдными, в целом не обладали устойчивыми религиозными или магическими коннотациями. Это отличает «русский мат» от многих табуированных формул в других христианских культурах Средних веков и Нового времени. В дальнейшем соответствующие табу переживают несколько периодов мифологизации и даже политизации. В 2000‑е и в 2010е гг. российское общество пережило нечто вроде моральной паники, связанной с матерной бранью. Эта паника, отчасти спровоцированная довольно резким изменением общественного отношения к соответствующей группе лексем, сочетала моральный, религиозный и политический алармизм. Православный «антиматерный» дискурс постсоветских десятилетий опирается сразу на несколько гетерогенных положений и систем аргументации. Особый интерес здесь представляют квазибиологические идеи, основанные на типичном для культуры нью‑эйджа онтологическом холизме: предполагается, что «позитивные» или «негативные» слова и формулы, а также мысли могут оказывать прямое воздействие на организмы и неживую материю посредством неизвестных современной физике полей и энергетических потоков. Несмотря на очевидную гетерогенность и даже эклектизм, обсуждаемая религиозная ресемантизация лексических и речевых табу может быть описана и проанализирована в терминах особой и по‑своему последовательной онтологической перспективы.

В статье рассматриваются примеры советских гражданских ритуалов 1960‑х годов, в которых погибший на фронте солдат наделялся личным голосом для обращения к живым. В атеистическом государстве голоса мертвых должны были быть очевидной условностью, своего рода театральным приемом, но формат советской коммеморативной драмы не предполагал возможности артикуляции этой условности. Основным сюжетом статьи стала история трех писем в будущее, созданных для новороссийской «капсулы времени» 1967 года. Письма были написаны членами подросткового клуба «Шхуна ровесников» от имени подростков, ушедших добровольцами на войну и погибших на фронте. Эти тексты должны были служить медиатором между уже умершими комсомольцами 1940‑х годов и еще не родившимися подростками 2010‑х. Статья рассматривает их как пример ритуальной речи. Опираясь на теорию «социального голоса» Ирвина Гофмана, авторы помещают практики говорения от имени мертвых в более широкий контекст практик государственной политики памяти 1960‑х годов, строившейся на освоении живыми идеи своего неоплатного долга перед мертвыми.

В фокусе данной статьи — дискурсивное конструирование внутренних состояний, ассоциируемых с оскорблением религиозных чувств. В основе исследования лежит анализ материалов судебных решений по уголовным делам по статье 148 УК ч. 1 и ч. 2, а также гражданских дел с требованием компенсации морального вреда за «оскорбление чувств верующих» по статье 151 ГК. В правовых документах создается модель интерсубъективной ситуации оскорбления, рассматриваемой с опорой на внутренние состояния участников этой ситуации — интенций в случае обвиняемых и эмоций в случае потерпевших, которые выводятся посредством юридического языка. Дискурсивная реконструкция интенций обвиняемых оформляется с опорой на морально-правовые категории, вследствие чего создается образ личности, последовательно и намеренно нарушающей нормы морального порядка. Для защиты этого порядка избираются «религиозные чувства», которые «переводятся» в термины морального вреда и нравственных страданий. Таким образом, в контексте современной правовой защиты «чувств верующих» антиобщественное поведение обвиняемых противопоставляется поведению общественному, то есть моральному — а именно уважительному по отношению к определенным (чаще всего православным) символам. Типичным же антиподом обвиняемому выступает человек религиозный, или, вернее, тот, кто должным образом демонстрирует эмоциональную реакцию на трансгрессию моральных границ.

В статье рассматриваются выставки современного искусства в России XXI века, вызвавшие обвинения в «богохульстве» и обширную общественную дискуссию и ставшие поводом для обращения в правоохранительные органы. В первой части статьи я ретроспективно покажу историю наиболее громких «богохульственных» выставок современного искусства в России, ставших прецедентами применения 282 статьи УК РФ в отношении художников, которые после кейса Pussy Riot, привели к внесению изменений в статью в Уголовном кодексе, ужесточающую наказание за оскорбление чувств верующих. Это, в свою очередь, дало верующим и радикальным националистическим и православным движениям основание обращаться в правоохранительные органы для инициирования проверок и привлечения к ответственности художников и акционистов. Во второй части статьи я подробнее остановлюсь на двух выставках, которые проходили в одном из наиболее консервативных российских государственных художественных музеев — Государственном Эрмитаже — выставке английских художников братьев Чепмен «Конец веселья» 2012 года и выставке бельгийского художника Яна Фабра «Ян Фабр. Рыцарь отчаяния — воин красоты» 2016 года. С помощью концепции, предложенной голландским антропологом Дж. Веррипсом, я постараюсь рассмотреть, как недовольные выставкой концептуализировали свое возмущение и задетые чувства. А также как разные стороны (сотрудники Эрмитажа, православные верующие, прокуратура) оспаривали и обосновывали «богохульственный» характер выставок.

В статье рассматриваются различные современные дискурсы о чудесах, активизирующие религиозные настроения, с целью показать, как эти дискурсы легитимируют сакральное, то есть обосновывают его «законное» присутствие в картине мира. Дискурсы о чудесах — это дискурсы о явлениях внезапных, необыкновенных, резко отличающихся от событий и обстановки повседневной жизни. В них нарративы о чудесах принимают нормативную окраску: возникают сюжеты о должных и недолжных действиях в контакте с чудесным объектом, содержащие информацию о негативных или позитивных результатах, желательных или нежелательных трансформациях в жизнедеятельности контактеров. В статье анализируются институционально‑религиозные дискурсы Русской православной церкви в сравнении с современными неинституциализированными дискурсами, обосновывается мысль, что первые целенаправленно используют нарративы о чудесах для формирования и поддержания конфессиональных норм и выражают негативное отношение ко вторым с их магическим пониманием сакрального, когда и чудо, и сакральное включаются в определенный набор действий, одно совершение которых обеспечивает получение желаемого результата. Вместе с тем в статье утверждается, что именно неинституционально‑религиозные дискурсы порождают «чудесные» сюжеты, в том числе и те, которые обеспечивают воспроизводство религиозных чувств и представлений конфессиональной традиции.

Статья посвящена изучению вопроса о том, в какой степени интуиции, выраженные в художественной литературе, могут предвосхищать трансформации религиозной жизни эпохи модерна и, в частности, фигуры православного священника в Российской империи. В центре внимания эпистолярный роман А. С. Стурдзы «Письма о должностях священного сана» (1840–1841). Священник, изображаемый Стурдзой, должен соответствовать требованиям современности, быть «священником XIX века». Отстраняясь от ситуации сословного быта, Стурдза рисует священника, находящегося поверх всех культурных и социальных разделений, выключенного из рыночного формата взаимодействия, запускающего экономику дарообмена и раннюю религиозную социализацию детей. Все это позволяет ему «становиться совестью» христианина, вне зависимости от социальных барьеров, их разделяющих. Сам священник, в свою очередь, не мыслится без духовника, который, позволяет выдержать стресс интенсивных взаимосвязей в современном обществе. Священник Стурдзы видит обширное поле задач, стоящих перед церковью как агентом социального развития, что невозможно без интенсивного сотрудничества между клириками, особенно в ситуации быстрорастущих городов. Решению этих — пастырских и социальных — задач должно быть посвящено и взаимодействие священника и архиерея, которое Стурдза мыслит гораздо более тесным, чем оно могло быть в первой половине XIX в. Как в этом вопросе, так и в целом, ситуация священника Стурдзы значительно опережает свое время: в романе Стурдзы угадываются многие тенденции в развитии как нормативных нарративов о православном священстве, так и социальных процессов российского общества. В этом смысле можно говорить о том, что «воображение» автора имело характер художественной разработки его историко‑религиозных интуиций, позволивших ему спрогнозировать развитие ряда элементов историко‑религиозного характера.

В статье на примере мусульманских регионов России (Северный Кавказ и Поволжье) проверяется культурная гипотеза эволюционной теории модернизации Р. Инглхарта и К. Вельцеля о снижении религиозности вследствие увеличения ощущения экзистенциальной безопасности. На данных опроса, проведенного в онлайн-сообществах, мы демонстрируем, что классическая идея эволюционной теории модернизации о большей секуляризации в более богатых регионах работает и для российских регионов с мусульманским большинством. Татарстан и Башкирия оказываются менее религиозными как по показателям субъективной религиозности (самоидентификации и важности Бога в жизни) и объективной религиозности (пост, частота молитв и посещение мечетей), тогда как регионы Северного Кавказа (Чечня, Ингушетия, Дагестан, Карачаево-Черкесия) демонстрируют противоположные черты. Более того, мы показываем, что субъективная религиозность респондентов оказывается сильно выше, чем объективная религиозность. Индекс объек-В статье на примере мусульманских регионов России (Северный Кавказ и Поволжье) проверяется культурная гипотеза эволюционной теории модернизации Р. Инглхарта и К. Вельцеля о снижении религиозности вследствие увеличения ощущения экзистенциальной безопасности. На данных опроса, проведенного в онлайн-сообществах, мы демонстрируем, что классическая идея эволюционной теории модернизации о большей секуляризации в более богатых регионах работает и для российских регионов с мусульманским большинством. Татарстан и Башкирия оказываются менее религиозными как по показателям субъективной религиозности (самоидентификации и важности Бога в жизни) и объективной религиозности (пост, частота молитв и посещение мечетей), тогда как регионы Северного Кавказа (Чечня, Ингушетия, Дагестан, Карачаево-Черкесия) демонстрируют противоположные черты. Более того, мы показываем, что субъективная религиозность респондентов оказывается сильно выше, чем объективная религиозность. Индекс объективной религиозности оказывается подходящим инструментом для измерения религиозности в мусульманских обществах, объясняя до половины вариации в субъективной религиозности, а социальный класс респондента (доход, возраст и образование), доля русского населения и этническая гомогенность, а также экономическое положение региона тоже оказываются связаны с религиозностью, что еще раз подтверждает гипотезу о связи секуляризации с модернизацией.