Святость и святые — ключевые понятия истории церкви. В научной литературе представлены следующие направления исследований в этой области: понятие святости и основные направления изучения, существующие концепции «аристократических культов», особенности регионального развития локальных культов святых от Средних веков к XIX столетию и вплоть до наших дней. Отдельно ставится проблема изменения понятий о святости в контексте конфессионализации эпохи Реформации, проблема трансформации святых в национальных героев, их роль в формировании национальных идеалов и националистических идеологий в Новое и Новейшее время. Автор представляет подборку статей, посвященных изучению святых на примере региона Балтийского моря: Прибалтики, Карелии, Северо-Запада Руси. Данный регион являлся обширной контактной зоной, в которых трансфер святости имел особое значение в формировании локальных идентичностей.

Еще в Средние века Православная церковь стала играть важную роль на пограничной территории между современной Россией и Финляндией, называемой Карелией. В последующую эпоху она внесла значительный вклад в формирование особой культуры края. Во второй половине XIX в. карелы — православные по вере и говорящие на прибалтийско-финском карельском языке — оказались между русским и финским националистическими движениями, каждое из которых стремилось привлечь их на свою сторону. С начала XX в. финноязычные православные священники решали этот вопрос, поддерживая идею финской православной церкви, при этом исконно русские культы святых карельского края интегрировались в формирующуюся финскую православную культуру. В статье исследуется этот процесс, и чтобы создать контекст этого явления, используются понятия «мифологический ландшафт» и культурная память.

Земли Восточной Европы и Прибалтики через призму истории религии можно определять как территории, на которых в Средние века были реализованы различные модели христианских миссий. В каждой из них особую роль играл трансфер святых и конструирование святости по разным образцам. В статье рассматриваются три сценария: трансфер святых восточного христианства, конструирование государственных святых и локальных святых (Северо-Запад Руси, Новгородская и псковская земля), трансфер святых восточного христианства в сочетании с поздней католицизацией и заимствованием универсальных святых католического мира, при отсутствии общегосударственных святых и минимальном «производстве» локальных святых (Великое княжество Литовское), трансфер святых католического мира из Скандинавии и германских земель при полном отказе от «производства» собственной святости (Ливония). Эти сценарии были обусловлены политическим контекстом, задачами, стоящими перед странами. Таким образом, в религиозных стратегиях в отношении святых преобладал политический прагматизм и конструктивизм.

Начало церковного почитания Александра Невского было положено во многом усилиями митрополита Кирилла, постаравшегося придать особое значение похоронам князя и акцентировавшего внимание на принятии им перед кончиной пострига. Исторический опыт реального князя — политического деятеля оставался актуальным в течение второй половины XIII в. и на протяжении XIV в. Местная канонизация 1381 г. помимо прочего обозначила связь образа Александра Невского с Куликовской битвой и через нее — с Дмитрием Донским. Прославление 1547 г. отчасти соединило историческую память о святом в систему государственной идеологии вновь созданного царства. Действия Петра также не следует рассматривать как радикальную ломку установившейся традиции почитания Александра: император старался максимально следовать существовавшей в православии практике. Он, как это справедливо отмечалось в историографии, действительно способствовал включению исторической памяти о князе в идеологию созданной им империи, но для этого имелись и некоторые предпосылки, возникшие ранее. Образ Александра Невского — национального героя вплоть до 1917 г. существовал параллельно с его образом святого. В советские годы, во многом благодаря кинофильму С.М. Эйзенштейна, «святой лик» с князя был «снят».

В статье обсуждаются агиотопонимы в Ливонии периода Средневековья и Раннего Нового времени (на территории современной Эстонии и Латвии). Некоторые приходы в Эстонии, за исключением ее южной части, и в Латвии в районах, где в средние века проживал прибалтийско-финская народность ливы, носят имена святых покровителей приходских церквей. Эти топонимы появляются в письменных текстах в постреформационный период в XVI–XVIII вв. и основаны на адаптированной народной форме имени святого. Этот феномен обсуждается как результат популярной адаптации культа святых коренным населением Ливонии в средние века. Формирование топонима соответствует «посессивным» топонимам, что является очень распространенной схемой в эстонском языке, но не очень продуктивным на латвийском. Соответственно, святой покровитель считался «хозяином» прихода.

Согласно положениям декрета СНК «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», принятого 20 января (2 февраля) 1918 года, все имущество церковных и религиозных обществ объявлялось народным достоянием. Таким образом, был запущен процесс отчуждения церковного имущества, в том числе большого объема художественно-исторических ценностей в пользу нового государства. Он происходил при активном участии художественной интеллигенции, заинтересованной в организации охраны культурных ценностей, относящихся к церковному имуществу. Это было особенно актуально на фоне участившихся случаев грабежей в храмах и монастырях на территории страны. В Петрограде одним из первых органов, поставивших вопрос об охране ценностей и храмов на территории столицы, стала Соединенная художественно-историческая комиссия при Зимнем дворце, основу которой составил круг любителей искусства, сложившийся еще в Санкт-Петербурге при журнале «Старые годы». Комиссия, изначально созданная для описи дворцового имущества в 1917 году, к 1918 году практически приобрела функции Государственного совета по делам искусств. По сей день со стороны исследователей ее работе не уделено достаточного внимания, несмотря на серьезный пласт архивных документов, включающих в себя машинописные копии журналов заседаний комиссии, которые являются источниковой базой для такого исследования. Эти журналы дают возможность определить, каким образом осуществлялось участие данного органа в охране церковного имущества. Деятельность комиссии и последующих организаций, вышедших из нее, оказалась существенным вкладом в выполнение важнейшей задачи сохранения от уничтожения и разграбления культурных ценностей, находящихся до 1918 года в ведении церкви. Статью сопровождает публикация текста одного из заседаний Соединенной художественно-исторической комиссии по вопросу организации охраны церковного имущества в январе — феврале 1918 года. Публикация документа осуществляется впервые.

В статье рассмотрены основные аргументы, использованные старообрядческими наставниками для обоснования допустимости самосожжений. Известно, что проблема самосожжений активно обсуждалась сторонниками «древлего благочестия» на протяжении длительного времени, что привело к созданию нескольких значимых публицистических произведений, отстаивающих противостоящие точки зрения. Первая из них, опирающаяся на многочисленные богословские аргументы, предполагала незамедлительный отказ от ритуального суицида. Вторая, связанная со значительно меньшим количеством богословских трудов, напротив, предполагала добровольную смерть во имя христианской веры. Основой аргументации в пользу самосожжений стали фрагменты житий святых, избравших добровольный уход из жизни в различные «гонительные времена». Значительное число самосожжений, произошедших в ряде местностей России (преимущественно на Европейском Севере, в Поволжье и в Сибири), длительная благоговейная память о самосожигателях среди коренных обитателей севера показывают, что аргументация сторонников ритуального суицида, основанная на житиях святых, оказала существенное воздействие на мировоззрение верующих.

В статье анализируются работы, посвященные почитанию христианских святых, изданные в 1920-х — начале 1930-х гг., когда в СССР проводилась кампания по вскрытию мощей и велась активная антирелигиозная пропаганда. Автор показывает, что эти издания были неоднородны по своему содержанию и значимости. Она выделяет три группы публикаций, исходя из их целей, задач и академичности содержания. Первая — антирелигиозные брошюры и статьи, направленные на разоблачение культа мощей и «церковного обмана», написанные в русле идеологического заказа, отражавшего государственную политику в области религии. Ко второй группе относятся историко-публицистические сочинения, описывавшие историю канонизации тех или иных христианских святых на основе документальных материалов, но критиковавшие народные и церковные рассказы о чудесах самих святых и их реликвий. Авторы этих сочинений опирались на критическую традицию, восходящую как к протестантским трудам, так и к сочинениям свободомыслящих и просветителей XVI–XIX вв. Третья группа — это работы этнографов, занимавшихся изучением культа святых в рамках исследования народной религиозности и т.н. «бытового православия».

В статье подробно рассматривается история польских трофейных пушек XVII в., оказавшихся в музеях и мемориальных комплексах С.-Петербурга с изображениями святых апостолов на стволах. Автор сосредоточил свое внимание на судьбе пропавших и уцелевших пушек из музейного собрания Военно-исторического музея артиллерии инженерных войск и войск связи — их истории и провенансе. На основе вновь обнаруженных архивных документов и уникальных эскизов некоторых орудий (в т.ч. не доживших до наших дней) автор связал их историю с историей трофейных польских орудий из коллекции Спасо-Преображенского собора в С.-Петербурге. Он выявляет связь двух этих оружейных собраний между собой, а также и непреходящую мемориальную ценность самих орудий. Можно с уверенностью сказать, что очень многие пушки с изображениями апостолов теснейшим образом связаны как с подарком императора Николая I Варшаве (для так и не воздвигнутого памятника польскому королю Владиславу III) и с польским национальным восстанием 1830–1831 гг., так и с историей полковых храмов русской лейб-гвардии, в частности — Спасо-Преображенского собора в С.-Петербурге. В процессе исследования автору удалось развеять целый ряд устойчивых мифов, сложившихся в XIX и XX вв. вокруг истории польских трофеев в отечественных музеях, а также вокруг строительства самого собора, его военных реликвий и т.д. Это исследование позволяет, с точки зрения автора, говорить о возможности обнаружения еще некоторых подобных реликвий (считавшихся до сих пор погибшими) в отечественных и зарубежных музеях.

Статья посвящена обсуждению концептуальных и практических проблем, с которыми сталкиваются существующие академические стратегии актуализации русской религиозной философии как постсекулярной, и разработке методологии анализа постсекулярной специфики русской религиозной философии, свободной от данных проблем. Автор указывает на взаимосвязь исторического рассмотрения русской религиозной философии как во многом обусловленной секулярным модерном и интерпретации построений русских мыслителей в контексте актуальных проблем постсекулярного общества, в то же время подчеркивая нетождественность этих оптик. При этом, по мнению автора, соединение данных подходов возможно путем перехода от историософского понимания постсекулярности, трактующего последнюю как «постсекулярную эпоху», наступающую после эры секулярного модерна, пониманием структурным, в рамках которого постсекулярность рассматривается как определенный тип позиционирования религии в условиях уже наступившего секулярного модерна. Развивая структурное понимание постсекулярности, автор связывает его с существующим в современных исследованиях трендом на понимание модерна как не единой сущности, а многообразия локальных исторических ситуаций, в рамках которых могут быть обнаружены и демодернизационные тенденции. Так, интерпретация русской религиозной философии как постсекулярного феномена в структурном, а не историософском ключе позволяет избежать двух главных проблем приложения теории постсекулярного к современному российскому контексту — во-первых, игнорирования того измерения постсекулярных процессов, которое может быть описано как продолжение секуляризации и модернизации, и, во-вторых, инструментализации понятия постсекулярного, приводящей не к формированию пространства диалога, а к обострению конфликтов. В заключение обозначаются возможные перспективы постсекулярной интерпретации русской религиозной философии, а также делаются выводы о значении работы с наследием русских религиозных мыслителей для современных дискуссий о постсекулярном.

В статье анализируется концепт «черная фантастика», возникший в среде советского эзотерического подполья благодаря издательской серии «Гарфанг». Во-первых, статья рассматривает историю серии: издательства, тиражи книг, состав издаваемых авторов. Во-вторых, анализируется идеологическое наполнение концепта, его генезис в трудах Г. Майринка, развитие этих идей Е. Головиным и Ю. Стефановым; специально исследуется связь эссеистики Головина и Стефанова с интегральным традиционализмом и западным эзотеризмом в целом. В-третьих, в статье рассматривается место Г.Ф. Лавкрафта в кругу «черных фантастов», сопоставляются интерпретации его творчества в трудах Е. Головина и современных философов спекулятивного реализма, устанавливаются точки пересечения двух традиций и показывается их различие. Отдельно анализируется вопрос о валидности концепта «черная фантастика» с точки зрения истории идей и литературы, для этого разбираются произведения Г. Майринка, С. Грабинского, Ж. Рэя на предмет их связи с интегральным традиционализмом и наличия единого эзотерического мировоззрения. Делается вывод, что единого поля «черной фантастики» не существует, произведения рассматриваемых авторов писались под влиянием различных религиозных и эзотерических учений, некоторую роль в сюжетном наполнении играл и коммерческий фактор. Концепция «черной фантастики» стала конструктом, порожденным мировоззрением участников правого крыла советского эзотерического подполья, для его создания были использованы произведения писателей, работавших в фантастическом жанре, но их идеи подверглись расширительной интерпретации.

Чтобы ответить на вопрос, поставленный в заглавии, сначала уточняются его ключевые понятия — православные и эволюционизм, в котором различаются три аспекта. Это собственно биологическая теория (Э-1), эволюционизм, претендующий на статус общенаучной или даже общекультурной парадигмы (Э-2) и так называемый православный (или христианский) эволюционизм, являющий собой разновидность Э-2. Далее рассматривается содержание основной апологетической стратегии православных эволюционистов перед лицом их конфессиональных оппонентов, причины и следствия ее неудачи. Затем дается анализ догматических возражений, выдвигаемых в церковной среде против таких пунктов теистического эволюционизма, как «животное» происхождение человека, грехопадение и возникновение смерти в природном мире, и оценивается степень обоснованности этих возражений. В завершение анализируется более глубокий уровень мотивации православных антиэволюционистов, где берет начало абсолютизация святоотеческой экзегезы, характерная для их позиции. Прежде всего это пессимистический взгляд на историю, которая ассоциируется с нарастающей деградацией и которой противопоставляется мифический «золотой век». Такой взгляд полярно различен с прогрессистскими интуициями и выводами эволюционизма, что тоже объясняет его неприятие православными.

В статье анализируется принцип методологического атеизма. Автор показывает, что реконструкция генезиса понятия «методологический атеизм» позволяет увидеть, что оно не является эффективным инструментом для достижения целей, которые преследовал Питер Бергер. Мировоззренческая нейтральность лишь декларируется, но в действительности отсутствует. Причины этого вполне релевантно объясняются экстернализацией, объективацией и интернализацией — элементами теории Бергера, посредством которых описывается процесс становления общества. Игнорирование того факта, что рассматриваемый принцип возникает вследствие данного процесса приводит к ошибочному выводу о том, что методологический атеизм позволяет расколдовать окружающий мир и преодолеть религиозно легитимированное отчуждение.